«Что этот божий одуванчик здесь делает?»

Ему — 26, ей — 27. Пьем чай на кухне дома, временами они со своей чистой восторженностью кажутся детьми, временами — академиками.

10 апреля 2017 года преподаватель математики Дмитрий Богатов был арестован по обвинению в призывах к терроризму и организации массовых беспорядков. По версии следствия, Богатов якобы разместил несколько противозаконных постов со своего IP-адреса от имени некоего Айрата Баширова. Но следователи так и не разобрались, что произошло — компьютер Димы просто являлся выходным узлом сети Tor, позволяющей всем участникам диалога оставаться анонимными. То есть IP-адрес Богатова мог присвоить любой пользователь, вот кто-то с его адреса и рассылал разнообразные призывы.

Три с половиной месяца СИЗО, потом шесть с половиной месяцев под домашним арестом… В поддержку Богатова выступали преподаватели и студенты МГУ. В его защиту высказались Эдвард Сноуден и Джулиан Ассанж, Amnesty International, пиратские партии Германии, Испании, Исландии, Норвегии, Бразилии и России, «Мемориал» признал его политзаключенным. Защита же математика представляла суду доказательства, что в момент публикации сообщений Богатова не было дома (он находился с женой в спортзале, а потом в магазине, что подтвердили камеры видеонаблюдения). И только 24 января 2018 года стали известны результаты компьютерно-технической экспертизы: специалисты МВД не нашли доказательств того, что это именно он призывал к беспорядкам, а не просто держал выходной узел сети Tor. 31 января Богатова отпустили под подписку о невыезде. Но дело пока не прекращено.

Татьяна (биолог): Благодаря произошедшему мы стали в семье теперь использовать такие замечательные настольные книжки, как УК и УПК.

Дмитрий: УК — это, можно сказать, литературный фольклор. Там есть статьи абсолютно на все случаи жизни! А если серьезно, я никогда раньше не задумывался, что вот ты вышел на улицу, купил хлеб и почти наверняка ты что-нибудь нарушил. Когда сидел, то слышал довольно любопытную историю — классика жанра: муж возвращается домой, жена с любовником. Муж хватается за нож: «Я вас всех убью». Потом, конечно, понимает, что этого делать не будет. Уходит. А спустя пару месяцев жена и любовник пишут заявление о том, что их пытались убить. Слова мужа «я вас убью» были квалифицированы следствием как «приготовление к убийству», и человек уехал в «санаторий» чуть ли не на 7 лет.

Дмитрий: Да, лексикон они нам немножко подпортили.

До

Дмитрий: Почему я выбрал математику? Я закончил физико-математический лицей при Бауманке. Как-то математика мне оказалась ближе, чем физика, поэтому решил, что поступать буду на мехмат. Преподаванием занялся спустя год после окончания МГУ. Пришел в МФЮА (Московский финансово-юридический университет МФЮА — ред.), меня взяли.

Татьяна: А я со школы участвовала в олимпиадах по биологии, какую-то исследовательскую работу по Черкизовскому пруду делала. В общем, выбрала биофак МГУ. Сейчас работаю в лаборатории и провожу эксперименты над мухами.

Дмитрий: А познакомились мы на катке в Лужниках в 2013 году. Нас обоих пригласил общий знакомый. Помнишь?

Татьяна: Да, причем это было… Это было 25 января, в Татьянин день. Представляешь!? Это была такая эмгэушная тусовка: кто-то с мехмата, кто-то с биофака — и вот мы там познакомились. Не было любви с первого взгляда. Просто весело было очень. Где-то через год поженились. Громко сказано, конечно, поженились. Расписались. Не в самой прекрасной России будущего…

Дмитрий: Настоящего, Таня, настоящего…

Арест

Дмитрий: Перед моим арестом мы собирались в Италию. Мне потом паспорт с шенгенской визой припомнят в суде — мол, скрыться хотел. В Италии был молодежный фестиваль эсперанто.

Татьяна: И в последнюю поездку были запланированы еще нетипичные экскурсии — пригороды Италии, какой-то остров… В общем, весело.

Дмитрий: Я помню 5 апреля 2017 года, когда до поездки оставалось меньше 10 дней, вечером мы рассуждали, что вот скоро поедем, перед этим позовем друзей, потом будем отсыпаться в самолете.

Татьяна: Я помню, что 5 апреля, ложась спать, мы говорили, что вот скоро отдохнем. Дима еще сказал: «Пока будем ждать такси, посмотрим Star Trek («Звездный путь» — ред.)». «И знаешь что? Это ни разу не фантастика!», — сказал он.

Дмитрий: Я не понимал, что вообще происходит. Это было ранним утром 6 апреля. Обыск и его оформление заняли 3–4 часа. Как говорят, незнание закона есть грубая неосторожность. Меня «любезно» попросили с ними проехать в СК. На самом деле я мог им и отказать, но я устал, не было сил спорить.

Татьяна: А Интернет, где мы могли все проверить, нам уже товарищи отрезали — просто перерезали провода и все.

Дмитрий: Официальное задержание накладывало бы на товарищей определенные трудности: составление протокола, объяснение, а я типа «добровольно» с ними поехал. Ну, и в СК меня и задержали «внезапно» — в кабинете следователя. Задержали на основании подозрения. Насколько я понимаю, бумажку с обвинением они на тот момент еще не сделали. Поэтому, если бы я им дома сказал, что я с вами не еду, они вернулись бы, скорее всего, ко мне на следующий день, что заставило бы жечь их казенный бензин и поменьше поспать.

Помню, что после того, как мне выписали бумажку, что я подозреваемый, и стали конвоировать в ИВС, мне очень хотелось спать, а надо было ждать до 7 утра, поскольку, как мне сказали, «конвой хочет поспать». Мне тоже хотелось спать, а в кабинете следователя это невозможно.

Татьяна: В начале, когда Диме предложили проехать, мы надеялись, что его допросят как свидетеля и отстанут. Но они надеялись, наверное, в ходе обыска у нас оружие и арсеналы найти, как в гнезде террористов-исламистов. Но ничего такого не было. И тот образ, который они себе рисовали, не соответствовал тому, что они увидели в Диме. Да, на акции мы ходили иногда. Не часто. Активными участниками не были, и уж тем более ни к чему не призывали, не печатали листовки и не рассылали сообщения. Но следить — следили, что происходит в стране. Про акцию 26 марта, безусловно, знали, слышали, что там были какие-то безумные нарушения со стороны полиции, что людей чуть ли не из «Макдональдса» вытаскивали и сажали в автозаки. Но, оказывается, не только из «Макдональдса», — из квартиры могут вытащить.

И вот утро 6 апреля. На Диму нацепили наручники и повели к автозаку. До сих пор помню картину: рассвет, здоровые серьезные мужики-конвойные и Дима в наручниках.

Первые пару дней до суда, где рассматривалась мера пресечения, мы с мамой Димы занимались общением с адвокатом, сбором бумаг, документов, справок из поликлиник. Еще мы пришли в магазин, где мы с Димой были, когда якобы с его компьютера отправлялись сообщения. Нас засняла видеокамера. В магазине нам дали фотографии с этого видео. У меня было ощущение детективного боевика, когда у тебя ограничено время и нужно успеть раскрыть преступление, доказав, что взяли невиновного. А через два дня произошло практическое столкновение с российской судебной системой. Стало понятно, что такого понятия, как относительно честное и беспристрастное расследование, не про нашу историю. Что бы адвокат ни предъявлял — бесполезно. Про кадры видеонаблюдения судья Найденов сказал, что рассматривается мера пресечения и поэтому суд «не уполномочен разбираться по существу». Все! То есть Диме нарисовали страшную статью — поэтому за решетку его. И судья говорит следователю: окей, да, действительно страшная статья, еще обстановка неспокойная в стране…

Дмитрий: Изначально статья была 212 часть 3 — «Призывы к массовым беспорядкам». Она небольшой тяжести. До 2 лет. И тогда суд меня отпустил. Образ человека с автоматом они прикрутили мне два дня спустя, предъявив «публичные призывы к терроризму» и «попытку организации массовых беспорядков». И тот же Найденов меня арестовал.

Никаких особых мыслей в этот момент у меня не было. А что я мог делать? Им что-то доказывать? Бесполезно. Знаете, такое иногда бывает состояние, что на все смотришь немного со стороны. Вот она — ситуация, а вот — ты. Ситуация, конечно, неудобная, грустная, но ты отстранен от принятия решения.

Татьяна: Наверное, включаются какие-то механизмы, которые отрубают эмоции. Инстинктивное сохранение себя.

Дмитрий: Не знаю. Инстинкты, не инстинкты — это ты у нас биолог… Но каких-то сильных эмоций у меня тогда не было.

Татьяна: А мне было страшно. Первое время я пребывала в прострации, не понимала, что именно от меня зависит. После того как Диму закрыли, мы собрались с друзьями, стали обсуждать. И тут пришло понимание: надо придавать дело огласке, рассказывать миру о том, что Дима классный, что за каждым человеком могут прийти в любой момент, если у него компьютер будет с выходным узлом сети Tor.

Следствие

Дмитрий: Я несколько раз пытался объяснить следователю, что вся эта история с выходным узлом сети Tor проста, как табуретка. Но он мне в ответ говорил одну фразу: «Я еще не закончил. Разберемся». У следствия процедура звучит как в анекдоте. «Доктор, куда мы едем?» — «В морг». — «Ну я же живой!» — «Мы еще не приехали».

Мне казалось, что следователь по моему делу был уже в возрасте, но, как потом выяснилось, господину Сабанову Феликсу Георгиевичу не то 31, не то 32 года. Следственный комитет, особо важные дела…

Во время нахождения в СИЗО он меня не допрашивал ни разу. Я просто сидел. Приходил только адвокат. Больше никто — ни Феликс Георгиевич, ни какие-то люди от него…. Вот как-то так сложилось, что не было этого.

Следователи… Честно, я не знаю, кто эти люди. Я не понимаю их. Вот я, например, не могу понять людей, которые убийцы. Не имею в виду тех, которые убили по пьяни или превысили самооборону. Я о тех, кто убивает ради наживы, и уж тем более не могу понять маньяков, убивающих чисто ради удовольствия. Также я не понимаю и следователей.

У меня есть гипотеза, как устроено мировоззрение такого следователя — многие люди едят бургер и, в общем-то, думают: но это же всего лишь свинья; и вот, мне кажется, следователи так же думают: вот есть мы и есть они, подследственные, то бишь никто.

Суд

Дмитрий: Приставы, конвой, адвокаты, обвинение, много журналистов, камеры… Я смотрел на все это из клетки довольно отстраненно. А что еще делать? И потом, быть в суде весьма утомительно. В суд же привозят не четко по времени. Это только с «домашки» (с домашнего ареста — ред.) вовремя привозят, а когда из-под стражи — то все мрачно. Тебя привозят, ты вынужден сидеть еще в боксике суда, иногда часами дожидаешься своей очереди. С собой у тебя есть сухой паек, выданный в СИЗО. Но уж очень сухой. Я потом уже брал с собой в суд еду из передач родных. И когда ты наконец в зал попадаешь после многочасовых ожиданий в боксе, ты уже как минимум устал. Когда же отсудился, тебя спускают обратно в этот боксик, и ты снова ждешь — на этот раз, когда тебя отвезут в СИЗО.

СИЗО

Дмитрий: Забавно было, когда я в «Матросску» только заехал, меня медсестра осмотрела и сказала: «О боже, что этот божий одуванчик здесь делает?» Меня определили в спецблок «Матросской тишины» — это гораздо большая изоляция от внешнего мира: постоянное видеонаблюдение, 24 на 7 камера, четыре человека в ней. Мне рассказывали, что в иных корпусах СИЗО люди себе и телефоны организовывают, и прочие блага жизни. У нас же об этом и речи не могло быть. Следили за тем, чтобы я под одеялом не спал после отбоя — какие телефоны? С другой стороны, у нас было народу меньше и бытовые условия лучше: душ в камере, телевизор и холодильник! И сокамерники — интеллигентные люди. С ними мне повезло феноменально. Обо всех подробно не могу рассказывать, вдруг они не хотят. Но об одном могу, думаю, он не обидится.

Есть такой Паша Марущак, он проходит по делу Гайзера (бывшего главы Коми, обвиняемого в хищении акций предприятий, отмывании и получение взяток — ред.). Большую часть времени — 2 года — Паша сидит по абсолютно абсурднейшему обвинению — статья 210, часть 2 — «участие в преступном сообществе». С точки зрения обвинения, он участвовал в ОПС — и все.

Сидел я 3,5 месяца, в течение которых было энное количество «продленок» (продлений ареста — ред.). Сначала на «продленки» смотришь с надеждой, потом — с раздражением. Потому что на «продленку», результат которой уже понятен, приходится вставать в несусветную рань, ехать в грузовичке. А в грузовичке душно, жарко, отвратительно. Потом ты часами можешь сидеть в боксике в суде, ожидая очереди, потом тебя заводят в зал, и ты знаешь, что тебе в итоге зачитает судья, потом тебя ведут обратно в боксик, потом в душный грузовичек… Ужасно было, когда такой грузовичок с набитыми людьми долгое время стоял без движения. Вот представьте себе: обычную «газельку» (их еще называли «маршрутки смерти») набить полностью людьми, закрыть двери и все окна и простоять так полтора часа в теплое время года. Мне жестко повезло, что июнь и июль 2017 года были не такими жаркими.

Свидание с женой и мамой было через стекло и клетку. При помощи телефона. Свидания два раза в месяц по 40 минут. Успевали поговорить о том, как идет жизнь на воле. Из книг родные закинули мне несколько технических вещей, сборники задач. У меня была стопочка тетрадей: две по 96 страниц и две по 48. Я в них и решал задачи. Я ведь планировал, что буду кого-то готовить к поступлению в вуз, к сдаче ЕГЭ, вот и готовился. Из книг прочитал «Атлант расправил плечи». Прессу не выписывал, одалживал иногда почитать у соседей «Коммерсант», РБК. Один сосед даже организовал себе подписку на журнал New Yorker на английском. Смотрели телевизор: новости и Муз-ТВ. По РЕН ТВ я посмотрел наконец «Игру престолов».

Что касается еды, то была баланда три раза в день. Спасала дополнительная платная функция, называлась она между нами «ресторан». Это родные могли снаружи заказать и оплатить нам готовую более вкусную еду: супчики в баночке, коробочки со вторым и салатами. Комплексный обед за 350 рублей.

Один час в день в СИЗО отводился на прогулку. Гуляли мы в такой же комнате, как камера, только без мебели, и над нами была сетка–рабица. Плюс — навес, чтобы если дождь, то он на нас не капал. Во время прогулки были видны верхушки деревьев и, в общем-то, был свежий воздух.

Бывали иногда «шмоны», когда перерывали сумки и искали какую-то крамолу. А иногда заходили к нам большие шишки. И вот как-то к нам зашла совсем большая шишка, не помню, как ее звали, только обратил внимание, что полковник. А рядом с ним стоял подполковник — товарищ, который был начальником тюрьмы. Построил нас, обращается ко мне: «Богатов?» — «Богатов». — «А вы знаете что-нибудь про те листовки, что про вас снаружи разбрасывают?» — «Нет, не знаю». — «Ну ладно».

Татьяна: Это ребята из движения «Левый блок» делали — дымовухи жгли, листовки в поддержку Димы разбрасывали. Мама Димы потом увидела эту листовку на столе у следователя.

Дома

Татьяна: 23 июля в Москве прошел марш «За свободный Интернет» в поддержку Димы, а 24-го, в понедельник, был суд по мере пресечения, с которого Дима ушел своими ногами. Видимо, к тому моменту следствие поняло, что у них на Диму ничего нет. Под домашний арест его отпустили формально по медицинскому основанию. А когда под стражу помещали, медицинские основания почему-то не учли, а когда надо было предлог придумать для изменения меры — вспомнили про справки, которые мы с самого начала приносили. У нас, вообще, редко суды обращают внимание на состояние здоровья людей. Даже тех, кто имеет терминальную стадию онкологического заболевания, не отпускают. А людям реально несколько месяцев жить осталось.

Дмитрий: Под «домашкой» я провел 6,5 месяцев. Ограничения были на телефон, Интернет и участников процесса. С отцом мне не давали свидания. Его сразу допросили и сделали свидетелем. Все остальные могли ко мне приходить. Друзья собирались. Гулять можно было один раз в день. Иногда ко мне приходили ученики. Но нечасто.

Что происходило по делу за время «домашки», мне никак не докладывали. Только 23 января меня ознакомили с результатом экспертизы — собственно, тем, что они без малого 10 месяцев копали-копали-копали, но ничего не накопали. А 31 января новый следователь — Ревяков Кирилл Геннадьевич — меня вызывает и изменяет мне меру пресечения с домашнего ареста на подписку о невыезде.

Что дальше

Дмитрий: Следствие продолжается. Мне говорят: «Будем изучать». Я уж не знаю, что там можно изучать, если их же экспертиза пришла к выводу, что ничего нет. Они отказываются возвращать наши с Таней компьютеры, электронные книжки, телефоны и цифровой фотоаппарат…

Сейчас я занимаюсь настраиванием имеющегося компьютера. К сожалению, какая-то часть из электронных файлов по моему недосмотру оказалась в единственной копии. И эта копия уехала в СК. Честно говоря, до ареста я готовился к самому страшному: что я потеряю информацию, если у меня сломается жесткий диск. К варианту, что его просто заберет полиция, я не готовился.

На работу я еще не вышел — середина учебного года, нагрузка на семестр распределяется заранее. Так что сейчас я просто не впишусь в график. Про более масштабные планы говорить рано. История ведь еще не закончена. Будем приходить в себя. И как-то отстраивать городок своей жизни.